Norway | Норвегия
Вся Норвегия на русском/Литература Норвегии/Гамсун-2009/Международная конференция в ЦДЛ/И.Л. Корчевникова: Голос жизни. Гамсун на сцене Художественного театра/
Сегодня:
Сделать стартовойСделать стартовой Поставить закладкуПоставить закладку  Поиск по сайтуПоиск по сайту  Карта сайтаКарта сайта Наши баннерыНаши баннеры Обратная связьОбратная связь
Новости из Норвегии
О Норвегии
История Норвегии
Культура Норвегии
Mузыка Норвегии
Спорт Норвегии
Литература Норвегии
Кинематограф Норвегии
События и юбилеи
Человек месяца
Календарь
СМИ Норвегии
Города Норвегии
Губерния Акерсхус
Норвегия для туристов
Карта Норвегии
Бюро переводов
Обучение и образование
Работа в Норвегии
Поиск по сайту
Каталог ссылок
Авторы и публикации
Обратная связь
Норвежский форум

рекомендуем посетить:



на правах рекламы:





Норвежские авторы2009 - Год ГамсунаСтатьи о литературе
Литературные событияНорвежская классикаО писателях Норвегии
Слово переводчикаПоэзия НорвегииЛитература Норвегии: краткая история
Книги и переводная литератураНорвежские сказки Гамсун-2009
Год Гамсуна: мероприятияСтатьи о ГамсунеКниги и рецензии
Малая проза ГамсунаИнтересное о ГамсунеГамсун в стихах и прозе
Гамсун и театр Международная конференция в ЦДЛ Эссеистика Гамсуна
Конкурс кукол - Сказочная страна ГамсунаДни Гамсуна в Санкт-Петербурге 

И.Л. Корчевникова: Голос жизни. Гамсун на сцене Художественного театра

В своей книге «Кнут Гамсун – мой отец» сын Гамсуна Туре пишет о местечке, в котором провел детство будущий великий норвежский писатель. «Нурланн – край великих страстей. И в тоже время – край изнурительного труда и нечеловеческих усилий». Наверное, рождение и жизнь на суровой земле с гнездящимися во фьордах тысячами морских птиц каким-то странным образом предопределила творческую судьбу мальчика из многодетной бедной семьи портного Педера Педерсена.
Про него говорили, что он явился на землю со звезд. Его мечты неожиданно простирались далеко за пределы маленького местечка. Он слушал рассказы взрослых, много читал, учился. В раннем возрасте, пережив разлуку с семьей, попал в дом к жестокому человеку. Впервые в нем явилось чувство мести, страшнее – чувство победы над слабым.
Он обучался почтовому и сапожному ремеслам. Работал грузчиком, приказчиком в лавке и писал, вернее, записывал все, что слышал, описывал все, что видел. Так все начиналось. В 18 лет он напечатал первую книжку «Таинственный». Дар и огромное желание добиться многого в жизни трудолюбие, любовь к чтению книг. Привели его в литературу.
В 30 лет он получил признание литературной Скандинавии и право на свое суждение. Он восторгается Бьернсоном и обрушивается на великого Ибсена. Он эпатирует зал резкими высказываниям в адрес непререкаемых литературных авторитетов. Его субъективные оценки зачастую расходятся с мнением литературоведов, но красноречие и дар оратора способствуют полным сборам на лекциях.
Он много путешествует. Работает, читает лекции, пишет. Лучшие издательства готовы печатать его книги.
В 1890-х Гамсун пришел в драматургию. В 1895 году в Париже, вдохновленный интересными встречами с художниками, писателями и с драматургом Августом Стринбергом, Гамсун начинает драматургическую трилогию о философе Иваре Карено и пишет первую пьесу «У врат царства». Затем появляется «Игра жизни» (1896) и «Вечерняя заря» (1898). В Норвегии пьесы Гамсуна сразу же были поставлены на сцене Христиания-театра, но успех был весьма сомнителен, и вскоре все пьесы были сняты с репертуара. Неуспех подогревался критикой, которая считала пьесы аморальными, да и драматургически расплывчатыми. Но в Европе, особенно в любимых Гамсуном Германии и России, пьесы ставились на лучших сценах.
 Может быть, знакомство Художественного театра с именем Гамсуна началось с истории, описанной в воспоминаниях актрисы первого поколения театра Марии Николаевны Германовой.
«…Когда я поступила в Театр, он был на ступени реалистичности. Мудрый в театральном деле, Вл. Ив. предугадывал, что Театр и Станиславский изживут этот натурализм и отойдут от него. У нас – молодежи искал он материала, почина, примера для новых течений.
Раз на уроке я прочла «Кольцо» Гамсуна. Вл.Ив. даже не знал такого писателя.
«Жаль, что столько таланта потрачено на такую неинтересную вещь. Чье это?»
«Кнута Гамсуна».
«Не слыхал».
В 1902 году появилась небольшая книжечка издательства «Скорпион» «Драма жизни» Кнута Гамсуна в переводе владельца этого издательства Полякова. Благодаря усилиям Вл.И. Немировича – Данченко пьеса оказалась в театре еще до того, как появилась в печати. Но прошло несколько лет, прежде чем К.С. Станиславский вдруг напишет в письме к М. Горькому в июле 1905 года, рассказывая о ней: «Это революция в искусстве. Пусть она не будет принята публикой – но она заставит о себе много говорить и даст театру ощутить свои шаги вперед». В эти же дни он пишет письмо О.Л. Книппер-Чеховой, находящейся на отдыхе в Норвегии. Он просит ее: «Изменяйте и дополняйте всем, что Вам представляется характерным в жизни. …Абонируйтесь за счет театра на иллюстрированные журналы. Словом, привозите больше, снимайте. …Ради бога, зарисуйте, как умеете, не только покрой, но и цвета. Запишите, что это за материи (сукно, кожа, войлок и проч.). …Все, дающее необычное, декадентское, импрессионистическое в костюмах, вещах или пейзажах – тоже на руку».
Письмо напоминает подробный разбор пьесы, а где-то и режиссерскую ее разработку. В надежде на встречу О.Л. Книппер-Чеховой с Гамсуном, К.С. Станиславский ставит целый ряд вопросов к нему. Но встреча не состоялась, так как Гамсун был в отъезде.
Художественный начал со второй пьесы трилогии «Игра жизни», которая в МХТ шла под названием «Драма жизни» по изданию 1902 года. Позже это название стало устоявшимся в русских переводах, и в изданном в 1910 году десятитомнике произведений Кнута Гамсуна пьеса вышла также под эти названием
Название «Драма жизни» возникло у К.С. Станиславского вновь  в разговорах с Вс.Э. Мейерхольдом в 1904 году, когда они вместе планировали создание Студии. Мейерхольд вернулся в Москву, заряженный новыми идеями, что отвечало настроениям Станиславского о поисках новых путей в искусстве. Предлагаемая для постановки Мейерхольдом пьеса «Драма жизни», несколько лет уже пролежавшая в «портфеле» МХТ, вдруг показалась Станиславскому той самой символической драмой, где можно лабораторным путем прийти к новому, что давно будоражило его воображение.  В апреле 1905 году идет полным ходом реконструкция здания для Студии на Поварской, Станиславский принимает решение о включении пьесы в репертуар филиального отделения МХТ – Студии на Поварской. Руководство Студии поручается Мейерхольду. В составе Студии – труппа Товарищества новой драмы и выпускники студии МХТ.
Труппе Художественного театра пьеса была прочитана весной 1905 года. Мейерхольд выступил с «красивой» речью, провозгласив новые способы работы над пьесой, которые были приняты Станиславским. Лаборатория началась с установок режиссера Станиславского о методах проведения репетиций. Никаких предварительных бесед, никакого «застольного периода», никакого заранее написанного «режиссерского плана» - актеры идут на подмостки, пробуют то или иное положение из пьесы, что приводит к пониманию характеров с помощью этих проб-действий. В последствии этот способ Станиславский назвал методом действенного анализа.
Вл.И. Немирович-Данченко в  своем письме на 28 страницах от 8 июня 1905 года упрекает К.С.Станиславского в его безаппеляционом доверии Мейерхольду.   
«…На актеров чтение пьесы не произвело впечатления. Одни почтительно недоумевали (вроде Муратовой), другие – спали (Лужский), третьи впоследствии выражали желание не играть в этой пьесе (Качалов), четвертые были равнодушны и только двое-трое горели. После такого чтения …нужно было приступить к беседам, чтобы зажечь труппу, окунуть их в атмосферу путем рисунков и снимков и тем самым пробудить в режиссере ряд сценических воплощений.
И вдруг режиссер говорит: как ставить пьесу, я не знаю, но знаю одно, что бесед никаких не надо, а  надо идти на сцену и играть … и наш глава на этом загорелся».
Правда, в июле - августе 1905 года режиссерский план будет Станиславским написан. Планировалось показать первое действие на сцене 8 августа, а 13 августа устроить черновой прогон. Но работа над «Драмой жизни» была отложена.
Решалась судьба Студии на Поварской, в театре репетировали «Горе от ума» с Фамусовым Станиславским, возобновили отношения с М. Горьким, и в театре приступили к репетициям новой пьесы этого автора «Дети солнца». Октябрьское восстание и декабрьская забастовка, стрельба на улицах, опустевший зрительный зал и даже перебои с электричеством во время спектаклей вынудили отменить все работы. И только после длительных гастролей в Европе 29 сентября 1906 года приступили к репетициям. Сразу же намечается новая дата премьеры – 12 октября 1906 года. Одновременно идут репетиции пьесы Ибсена «Бранд» с В.И. Качаловым в главной роли. Принято решение выпустить сначала Ибсена.
Было что-то общее между Карено и самим вечно сопротивляющимся Кнутом Гамсуном. Не случайно, последняя пьеса трилогии «Вечерняя заря» заканчивается сказкой о человеке, который никогда «не хотел подчиняться».
В уста своих героев  пьесы-пролога к трилогии «У врат царства» Гамсун вкладывает слова:
«Карено: … Нельзя пересилить меня, Элина. Никому нельзя пересилить меня. Я не поддаюсь ни обольщению, ни подкупу. Во мне кровь маленькой, упрямой расы, должен я сказать тебе, я родом не отсюда, мой праотец был лопарь.
…Профессор Гюллинг: ...Я был молод, слишком молод; когда я был в вашем возрасте, я хотел делать то же, что вы теперь делаете, я хотел, прежде всего, нападать на что-нибудь. И я хотел нападать именно на классиков! Теперь я могу смеяться над этим; но в то время мне действительно казалось, что эти старые писаки не заслуживают своей славы, …я был очень склонен к тому взгляду, что классиков, как поэтов, так и носителей культуры, не стоило перепечатывать вновь и вновь в наши дни... стало быть, в тот период я был совершенно слеп по отношению к вечной недосягаемости классиков. Считал, что их произведения далеко превзойдены современными поэтами».
Разве это не Кнут Гамсун в возрасте своего героя бросает в сидящего на его лекции в первом ряду убеленного сединами Генрика Ибсена: «Пришел черед молодым сказать свое слово… Вперед, молодые писатели! Старцы, получившие всеобщее признание, заслоняют путь молодым, так обстоят дела у нас в Норвегии. А если кому-то из них кажется, что этого мало, они извлекают из могил мертвецов и объявляют их идеалами, лишь бы раздавить молодых…
Все будет объявлено шедевром, если писатель получил признание и дожил до седых волос… Мне хочется сказать старым писателям: то, что вы делаете теперь, в молодости вы делали гораздо лучше, и сейчас мы, молодые, пишем лучше, чем вы».
Спектакль в декорациях В.Е. Егорова и Н.П. Ульянова с музыкой Ильи Саца был осуществлен К.С. Станиславским и Л.А. Сулержицким. В роли Отермана выступил И.М. Москвин, а роль Терезиты сыграла О.Л. Книппер.
И вот спектакль в феврале 1907 года увидели зрители.
Казалось, что пьеса Гамсуна предоставляет блестящую возможность новых откровений и направлений в драматическом искусстве. Однако на пути театра вставали все новые и новые трудности. Замечательный писатель Гамсун, в своих пьесах риторичен и бездейственен. Его герои резонируют и даже в спорах друг с другом порою скучны и неубедительны. Вл.И. Немирович-Данченко назвал пьесу «Драма жизни» «талантливым вопросительным знаком». В противовес гениальному Ибсену.
К началу 1907 года имя одного из великих норвежцев драматурга Ибсена прочно вошло в репертуар МХТ. Каждый сезон афишу украшало одно из названий.  Это и «Гедда Габлер», и «Доктор Штокман», и «Столпы общества», и «Дикая утка», и «Привидения». И одновременно с «Драмой жизни» в театре репетируется еще одна пьеса Ибсена «Бранд». В «Бранде» - страсть и накал. В «Бранде» - психологическая проработка ролей. А здесь – лаборатория актера и режиссера Станиславского. Ему трудно работать, он жалуется, что ему «трудно работать с труппой и Ольгой Леонардовной над поисками новых путей актерского творчества». На репетициях просит актеров отказаться от излишней театральности, а лучше «через глаза понять, в чем дело».
В своей книге «Моя жизнь в искусстве» К.С. Станиславский пишет: «...Я направил все внимание на внутреннюю сторону пьесы. А для того, чтобы ничто не отвлекало от нее, я отнял у актеров все внешние средства воплощения – и жесты, и движения, и переходы, и действия…, мне нужна была бестелесная страсть в ее чистом, голом виде, естественно зарождающаяся и исходящая прямо из души актера. Для передачи ее, как мне тогда казалось, артисту достаточно глаз, лица, мимики».
Актерам скучно, Подгорный отказывается от роли Карено. Репетиции приостановлены. Станиславский вынужден принять на себя роль Карено, хотя Вл.И. Немирович-Данченко пытается убедить его в том, что он не может играть Карено.  В записной книжке 1 ноября 1906 года Станиславский запишет: «Красовская (Германова) бегала по театру и во все горло кричала, что там наверху [репетиция проходила в верхнем фойе театра] репетируют сумасшедшие. Она не высидела». Основатели много спорят о трактовке ролей. Актеры устают от их споров, да и сам Станиславский пишет: «Пьеса надоела ужасно, и мы не можем дождаться того часа, когда мы сдадим ее».
Но для актера и режиссера К.С.Станиславского очень важно, чтобы актеры, особенно молодежь, не забывали о темпераменте пьесы, ни в коем случае не подменяя его техникой. Позже эти первые разговоры о темпе, темпераменте войдут в систему как понятие о темпоритме.
Спектакль репетируется. Станиславский в нем  – и режиссер, и актер. Н.П. Ульянов – художник 3-го акта спектакля, свидетельствует в своей книге «Мои встречи»: «Если бы публика, зрители, приходящие в восторг от его постановок, имели возможность присутствовать на его репетициях, видеть, что делает здесь этот волшебник, как, оставаясь самим собой, он сразу перевоплощается во множество лиц, с каждым мгновением углубляя их характеры и взаимоотношения, загораясь, вспыхивая, делаясь, то молодым, то старым, переживая жизни многих людей, - то она испытала бы ни с чем не сравнимое, более захватывающее волнение, чем от самих спектаклей». И все это о репетициях спектакля «Драма жизни». Репетиции увлекали и порою завораживали. Но пьеса так и осталась нелюбимой даже участниками спектакля.
С первыми генеральными репетициями приходит уверенность: «Успеха не жду, но сенсаций, спора и руготни будет много». (Письмо к члену Правления и пайщику театра А.А. Стаховичу от 4-5 февраля 1907). В письме к актрисе Александринского театра В.В. Котляревской пишет: ««Драма жизни» имела тот успех, о котором я мечтал. Половина шикает, половина неистовствует от восторга. Я доволен результатом некоторых проб и исканий».
Еще в период Театра-студии композитор Илья Сац ездил в экспедиции, собирал голоса, звуки, песни, инструменты. Собирал «плачи». Он находил и привозил плакальщиц и самородков -  народных музыкантов. Для  постановки были очень важны шорохи листьев и лай собак, плеск реки и запоздалые крики ночных птиц. В сцене ярмарки, придуманной режиссером и художником как многообразие теней, движущихся, увеличивающихся, мятущихся и уносящихся в какую-то высь и неизвестность, звучала шарманка. Карусель, освещаемая внутри, закрыта парусиновым шатром и здесь же болезни, голод и смерть. Все рядом. Обыденность и гротеск. Все гиперболизировано. Все страсти доведены до умопомрачительной силы.
Скупой Отерман – «скупеет» на наших глазах до безумия. Мечтатель Карено в своих философских измышлениях готов улететь ввысь, дабы земное его не оттягивало от задуманной им ирреальной идеи «справедливости» и божественного благополучия. Башня со стеклянным куполом – символ приближения к духовности – безумие философа. И высшая страсть Терезиты, доведенная до фарса безумной любовью и разочарованием, заканчивается ее смертью. Все гибнет в огне.
В спектакле все время буйствует музыкальная тема духовых и струнных, флейта и турецкий барабан соседствуют со скрипкой и контрабасом. Режиссерам важно, чтобы на сцене актеры играли на голом нерве, страстно и одержимо, сливаясь со своими образами. Страсть должна исходить прямо из души актера.
К.С. Станиславский – провидец. Полный премьерный зрительный зал – много оваций и цветов, заглушаемых свистом и шиканьем.
8 февраля 1907 года состоялась премьера. К.С. Станиславский – провидец. Полный премьерный зрительный зал – много оваций и цветов, заглушаемых свистом и шиканьем.
Театральная критика того времени – убедительное свидетельство новизны в искусстве Художественного театра. Критика отмечает, что впервые мистическое в пьесе приобретает в спектакле в декорациях и костюмах, в способах воплощения ролей систему разбросанных ярко-красно-коричневых пятен. Внешняя форма спектакля, пластическое решение, выверенные скупые жесты героев, музыка Ильи Саца доминируют в спектакле. Важны детали, которые в своей совокупности, как в сцене ярмарки, приобретают вид зловещности и ужаса перед стихией действительности. Критика подчеркивает, что зрелищность становится главным в решении спектакля.
Замечательна школа критики начала 20-го столетия! Читая ее, видишь спектакль. Мнения были разнополюсны. Кто-то принял новаторство Художественного театра, а кто-то увидел попытку новаторства, воплощенной в старом мхатовском «натурализме», что привело, по мнению некоторых к эклектичности в манере исполнения. Больше всего похвальных слов было принесено исполнительнице роли Терезиты О.Л. Книппер, но и И.М.Москвин в роли Отермана, и Н.А. Подгорный в символической роли Тю были отмечены придирчивой критикой.
И все-таки, лабораторный опыт работы над «Драмой жизни» не был безрезультатным. Станиславский понял, что ни ему, ни его актерам в новых исканиях не хватало совершенной актерской техники, которая помогала бы в рождении творческого самочувствия, которое должно было становится для него естественным и единственным.  В противном случае, безжестие приводит только к копированию внешней неоправданной изнутри формы.
Планируя весенние гастроли театра в Санкт-Петербурге, в репертуар включают «Драму жизни». Петербурский зритель – особенный. Он как катализатор, очищающий кровь и помогающий посмотреть внутрь себя. Тем более, что петербуржцы уже знакомы с такого рода постановками в театре В.Ф.Комиссаржевской. Знакомы с первыми постановками Вс.Э. Мейерхольда. И театр реализма и «натурализма» МХТ поражает зрителя и петербургскую критику, которая в своих оценках очень противоречива.
Одни точно уловили стилизацию в спектакле Станиславского, почувствовали «органичность» пластики и позы в исполнении самого Станиславского, Книппер, Москвина. Одни писали о спектакле, что он «…блещет вдохновением, яркостью, проникновенностью в дух пьесы и красотой». Другие, напротив, непреклонно утверждали, что этот путь театра – ложный. «Стилизация, оголение идеи, отрешение от детали, вообще мне кажется такою же преимущественною трудностью для актера московской труппы, привыкшей к «характерничанью», как приспособление рыбы к летанию по воздуху». И все-таки, как писал Н.Е. Эфрос, ««Драма жизни» - наиболее революционная постановка Художественного театра. …Она – несомненная веха на пути искусства сцены». Критик дает точную оценку увиденной импрессионистической манере использования декораций и внешних эффектов. Символы и знаки – маленький, красный огонек как знак пожара, позиции актеров и их пластика – стоящий в вертикальной позе со сложенными руками Станиславский-Карено, или сгибающийся в своем желании все прибрать к рукам… Москвин-Отерман, к концу спектакля почти уменьшающийся в росте, змеиная гибкость, профильные позы Книппер-Терезиты в сочетании с «пунктированной» декорацией – условным рисунком и цветом, намеком на прекрасную норвежскую природу, освещаемую красно-коричневым светом, все это производит впечатление «красивого, ласкающего».
И вместе с тем, все единодушны в том, что попытка создать актера «двух измерений», «ирреального» актера не удалась и даже бессмысленна.
Критики почувствовали, как актерам было трудно выдерживать линию бесплотности своих героев и там, где они всей своей актерской мощью  и творческой природой, своим неуемным талантом невольно перешагивали через «предрассудки» новизны своего режиссера, возникало то глубинное, что поражало в искусстве актера нового Художественного театра. Таким был Москвин в лучших своих сценах, да Сам Станиславский не мог справиться с тем актерским, что влекло его к эмоциям и творческой природе артиста.
Анализируя постоянно свой первый опыт, Станиславский сам приходит к твердому убеждению, что «…всякое отвлеченье, стилизация, импрессионизм на сцене достижимы утонченным и углубленным реализмом. Все другие пути ложны и мертвы.» (Из письма к  Л.Я.Гуревич 5 ноября 1908 года). Основатель Художественного театра признал, что «…насильственное, не оправданное изнутри безжестие, так же как и внимание, по приказу обращенное внутрь себя, породили сильнейшее напряжение и скованность тела и души». Новое не стало второй натурой ни для него, ни тем более для его артистов. Но к этому Станиславский пришел позже.
Жизнь спектакля была короткой. За год было сыграно 27 спектаклей и 23 февраля 1908 года занавес для «Драмы жизни» зарылся навсегда.
Вл.И. Немирович-Данченко приносит в театр пьесу «У врат царства». И вновь Мария Германова вспоминает:
«Работа спорилась тогда у меня. В то время Вл.Ив. принес в Театр для постановки «У царских врат» Гамсуна. Выбрал он эту пьесу для меня, но она так понравилась Лилиной, жене Станиславского, прекрасной актрисе, одной из тех, с которыми начался Театр, что она непременно захотела играть ее. Как ни отстаивал Вл.Ив. роль для меня, ничего не мог сделать, раз такая заслуженная актриса, как Лилина, бралась за нее.
Это было мне очень горько и обидно, хотя я уже успела привыкнуть к тому времени к таким ударам.
Много ревности, зависти приходится переносить в театре, да и не только в театре, а везде, где собираемся мы, люди, для какого-нибудь большого дела.
На этот раз я не ходила на репетиции, не столько помня ту пьесу Ибсена, сколько потому, что мне было слишком больно смотреть, как играется не по-моему вырванная у меня, МОЯ роль. Премьеру сыграли, но так как Лилина все прихварывала, то не могла справиться с 10 абонементными спектаклями, которые игрались почти подряд. И пришлось «им», в конце концов, чтобы облегчить ей, дать играть мне эту роль Элины в уже объявленных представлениях. Дали мне всего несколько дней на подготовку: на репетициях я не бывала, надо было выучить роль наизусть, позаботиться о костюмах. И вот тут-то и пригодился мне весь мой труд, который я так тихо и скромно несла в стороне, в уединении. Рабочее настроение было так крепко налажено, что мне не надо было никакого усилия, чтобы сейчас же полным ходом погрузиться в работу.
И когда я заиграла, роль вылилась так законченно и слитно со мною, так по-моему, что никто не верил, что я не готовила ее все время потихоньку.
Правда, эта роль была так по мне, что я сразу овладела ею.
Для того, чтобы узнать и запомнить мизансцену, мне пришлось посмотреть раза два спектакль. Лилина играла по-своему замечательно, но это не была Элина, которую чувствовала и представляла себе я. Увидав ее игру, я, как бы возражая ей, еще с большим воодушевлением и убежденностью слепила свой образ.
Лилина - замечательная характерная актриса, виртуоз в этой области. Образ Наташи в «Трех сестрах» - вечен. Она находила гениальные краски и средства, чтобы изобразить мещанство. И в Элине тоже ее заинтересовала эта сторона. Главной основой роли она взяла фразу Карено «Моя маленькая мещаночка…», и в этом была ее ошибка, по-моему. Элина так же романтична, как сам Карено. Потому-то я так и расходилась с Лилиной в толковании этой роли.
Меня всегда тянуло к романтизму, и все роли я обромантизировала. Будни, реалистичность меня отталкивали (в этом тоже была причина моего расхождения и со Станиславским).
По правилу, по этике Театра, после того, как я выручила и Театр, и Лилину, я имела право играть Элину в очередь с ней. Но по приезде в Петербург, куда мы сейчас же приехали  на гастроли, приехал ко мне бедный милый А.А. Стахович. Ему как опытному «лукавому царедворцу» всегда давали такие щекотливые поручения. Он был у нас членом правления и от имени правления, признавая за мной все права, просил меня уступить Лилиной как старшей и более старой актрисе, у которой эта, может быть, последняя молодая роль… и отказаться от моего права играть ее.
Кто осудит меня и моих друзей, что мы находили некоторое утешение в том, [что] будто не дала она мне дублировать и потому, что первый же Станиславский дразнил ее, что я лучше играю третий акт.
Публика и не подозревает, как театр научает нас, актеров, уступать, отдавать иногда самое дорогое, и как мужественно иногда умеем мы встречать несправедливости и обиды. Публике кажется, что это просто «закулисные интриги», она не видит подлинности испытаний.
Я жила тогда, как в башне. Работа вознесла меня выше всего низменного, и хотя и плакала я по-прежнему много и часто, но переносила великодушно «неотразимые обиды».
После того, как «первый» Гамсун взбудоражил весь театральный мир, 20 августа 1908 года Вл.И. Немирович-Данченко вместе с актером,  режиссером и заведующим труппой театра В.В.Лужским  приступает к репетициям пьесы Гамсуна, первой в его трилогии, обозначенной как «пролог», - «У врат царства». Роль Карено отдается В.И.Качалову.
Но на роль Элины, которая по праву должна принадлежать актрисе М.Н.Германовой, распределяется М.П. Лилина.
«Какую тебе роль готовить? У тебя их три. Фея (Германова может быть прилична), Ревизор» (Коренева в основном составе – под большим сомнением), «У царских врат» - это роль. Я бы выбрал последнюю для души, а «Ревизор» - была бы готова для спасения театра.
Думаю, что у Владимира Ивановича расчет такой: если Германова не будет играть Фею, то ты запутаешься в двух маленьких ролях и тогда «У царских врат» спустят Германовой». Эти слова из письма К.С. Станиславского М.П. Лилиной, написанные 22 августа 1908 года,  стали решающими для Марии Петровны, и Германова роль не получила.
Владимир Иванович очень переживал эту предсказуемую ситуацию. К этому времени в отношениях между Основателями возникла напряженность, которая подогревалась окружением и очень болезненно переживалась Владимиром Ивановичем. Ночью в декабре 1908 года он пишет письмо своему другу и коллеге А.А. Стаховичу. Ситуация мучительна. В письме она выливается горькими обидами и  упреками. «Когда я стремлюсь к Конст.[антину] Серг.[еевичу], то вижу, что – увы – и его заразили мелкой подозрительностью». В письме он называет К.С. Станиславского «Орлом». Здесь же косвенно упоминается  один из предметов их давнего спора – М.Н. Германова в контексте репетиций «У врат царства»: «Я равнодушен к «Царским вратам», потому что женская роль отдана не той актрисе, какой я хотел, да еще отдана с каким-то клоунским вывертом». Интрига достигла такого накала, что Вл.И. Немирович-Данченко вынужден в этот же напряженный декабрь написать письмо К.С.Станиславскому, которое он сам обозначил, как письмо с названием «Ваши новые взгляды и Германова». Становится ясным, что 25-летняя актриса Германова – яркая индивидуальность, открытая всем начинаниям Станиславского, порывающаяся «двинуться к Вам [Cтаниславскому], с откровенной беседой, но постоянно чувствующей непреоборимую стену недоверия и антипатии», что ее удерживало.
Премьера состоялась 9 марта 1909 года, но уже 16 марта в связи с болезнью актрисы М.П. Лилиной Константин Сергеевич срочно проводит репетицию с Германовой по вводу на роль Элины. В Музее МХАТ сохранилась программка 6-го спектакля от 19 марта 1908 года, в которой Элину играла Германова. 30 марта театр выезжает на гастроли в Санкт-Петербург и судьба роли решается окончательно по сценарию, описанному в мемуарах актрисы Германовой. Правда, позже, в новом сезоне, на заседании Правления МХТ 14 ноября 1909 года было решено, в связи с частыми болезнями Лилиной считать М.Н. Германову основной исполнительницей роли Элины в спектакле «У врат царства», а М.П. Лилину - ее дублершей. Станиславского не было на этом заседании, но решение это он считал «несправедливым, бессердечным и неделикатным по отношению к г-же Лилиной, а также …невыгодным для дальнейшей судьбы пьесы «Царские врата».
Но, забегая немного вперед, скажем, что все-таки Марии Николаевне удалось сыграть Элину и стать постоянной и единственной ее исполнительницей. Произойдет это позже, ровно через 10 лет, в поездке так называемой «качаловской» группы, выехавшей в 1919 году на гастроли на юг России, где в Ростове-на-Дону к ним присоединилась актриса Германова. И если тогда в 1909 году официальная пресса обошла своим вниманием ввод молодой актрисы, то участник «качаловской» группы сын В.И.Качалова Вадим Васильевич Шверубович в своей книге «О людях, о театре, о себе» пишет: «Двадцать восьмого января сыграли «У врат царства» с Элиной – Германовой. Она играла совсем иначе, чем Мария Петровна Лилина. …Она была очень чувственной, очень страстной, ее красное платье последнего акта было пожаром. Женщина, почувствовав себя желанной, запылала и «горит алым пламенем ненасытного вожделения». Может быть, для Гамсуна - это самое важное, но у Марии Петровны [Лилиной] этого не было. Элине – Марии Петровны лестно внимание Бондезена, она …почти по-детски радовалась ему, но страсти, вожделения в ней не было… Германова была больше гамсуновская, …больше Элина из «Драмы жизни».
…Я воспринимал и женское обаяние, и глубину понимания умствующей философии, которую исповедовала в этой роли Германова, но люблю больше воспоминание о милой крестьяночке, может быть, немного мещаночке, простой, очень нашей Элине – Лилиной. Ей можно было простить ее измену, Германовой – нет. Но это так, околокулисные размышления».
Кроме Качалова в роли Карено, состав спектакля в группе был абсолютно новый. Зрители принимали спектакль с большим воодушевлением.
Но вернемся к премьере. «У нас в театре «Царские врата» дали в первый же раз сбор очень далеко не полный», - из письма Владимира Ивановича в октябре 1909 года своей жене.
Репетиции проходили в привычной для актеров атмосфере – беседа о пьесе, авторе, застольный период, разбор, репетиции на сцене. На последних репетициях и на генеральной репетиции 7 марта присутствует К.С. Станиславский. В спектакле заняты актеры, не принявшие пьесу Гамсуна «Драма жизни». Здесь же Качалов, Лужский, впервые столкнувшиеся с драматургией Гамсуна, репетируют с удовольствием.
Все герои пьесы Гамсуна – первой в ряду драматургических созданий автора, - максималисты в своих жизненных позициях. Ивар Карено, молодой 29-летний ученый, идеалист, утверждающий  в своих  философских изысканиях силу человека – «…деспота по натуре, повелителя, которого не выбирают, а который сам провозглашает себя предводителем земных орд». Гамсун в образе Карено утверждает, что «главное, в том, чтобы человек в нас не сгибался».  Его Карено – борец за свои идеи. В своих трудах он борется со всеми, кто своими трудами порождает сомнение, даже со своими учителями, на трудах которых он постигал науку философию. Он живет в мире своих идеалистических размышлений, а рядом с ним его 23–летняя жена Элина, любящая, чувственная, пытающаяся во всем соответствовать своему любимому, но получающая взамен своей страсти к нему отстраненность философа и мужа. Это, как ей кажется, безразличие, не просто бросает ее, а «швыряет» в объятия пустослова и балагура Бондесена, коньюктурщика и либерала.
Здесь же и соглашатель Йервен, получивший стипендию и звание, благодаря своему отступничеству от своих принципов.
Интересно, что в первых программках спектакля было обращение к зрителям: «Принимая с благодарностью аплодисменты, как выражение сочувствия, артисты Художественного театра считают появление их на вызовы нарушением художественной цельности спектакля. Вследствие этого дирекция театра предупреждает, что на аплодисменты артисты выходить не будут».
«…По окончании спектакля зрители долго рукоплескали, и это было вполне заслужено исполнителями и режиссировавшим пьесу В.В.Лужским» - это первые отзывы о спектакле. Значит, невозможно было не отозваться эмоционально и восторженно на то, что происходило на сцене. «Все исполнители, с толкованием [ролей] которых я не согласен, играли превосходно. Так превосходно, что восторг все время хотел вырваться наружу. Г-н Лужский [Бондензен, журналист]  …играл прямо виртуозно; более выдержанного и яркого исполнителя не придумаешь. …г-жа Лилина свою Элину сыграла прекрасно. Правда, у Гамсуна – крестьяночка, а у г-жи Лилиной …- мещанка, но это было хорошо. …О Качалове и говорить нечего: Карено едва ли не самый совершенный из всех образов, создававшихся этим прекрасным артистом». Критик отмечает гибкость Карено в его отношении к жене, что было ослепительно с точки зрения игры представлено Качаловым. Его герой не так однозначен, как у Гамсуна. Поэтому, охлаждение Элины его Карено принимает с глубоким страданием и захватывающей силой для зрительского восприятия. («Русское слово», Москва, 11 марта 1909).
В  этот же день читатели газеты «Раннее утро» могли прочесть в статье знаменитого Эм. Бескина, что «Кнута Гамсуна не было вообще в Художественном театре. Если зритель скучал, он был прав». Собственно, критик не противоречит Сергею Яблоновскому, автору статьи в «Русском слове». Но у Бескина отступление от замысла Гамсуна вызывает недоумение, и он не может согласиться с трактовкой ролей, с игрой в тонах «скучной истории» Тургеневского типа, что противоречит идее пьесы о противопоставлении инстинкта и мысли.
Санкт-Петербургская критика, знакомая с пьесой по спектаклю с участием любимых петербуржцами Комиссаржевской (Элина) и  Бравичем (Карено), принимает спектакль художественников, отмечая «стильность» и «красивость» декорации В.А.Симова, атмосферу спектакля. Художник В.А.Симов, работая много с пьесами Ибсена, особенно при подготовке к «Бранду», ездил в Норвегию, сделал очень много зарисовок, что помогало ему в создании декораций к спектаклям норвежских драматургов.
1908 год – год десятилетия МХТ, и наличие пьесы Гамсуна в юбилейном репертуаре театре явилось залогом того, что Гамсун становится автором театра и театр в ожидании его новой пьесы.
Судьба спектакля «У врат царства» (в Художественном театре спектакль шел под названием «У царских врат») достаточно счастливая. 10 сезонов с небольшими перерывами и только затянувшийся отъезд «качаловской» группы в 1919 году прервал жизнь спектакля на сцене МХТ в Москве. Но в репертуаре «качаловской» группы пьеса заняла прочное место, и спектакль всегда сопровождал успех, хотя зарубежная публика, любящая Гамсуна, считала, что «художественники» должны играть только пьесы русских авторов.
Затем европейское и американское турне. И 16 октября 1926 года назначается первая репетиция возобновления спектакля «У врат царства» (с 1919 года спектакль шел под названием «У врат царства») с неизменным Качаловым в роли Карено. На роль Элины распределяется актриса Клавдия Еланская. Лилиной было уже трудно войти в эту роль, Германова не вернулась в СССР. Качалов, после возвращения, находился в подавленном состоянии, да и первые его роли Репетилов, Епиходов не приняты публикой. Несостоявшийся «Прометей» Эсхила подорвал силы актера, депрессия, уныние. Карено – одна из самых любимых ролей Качалова, поэтому решении о возобновлении «У врат царства» встречено им с воодушевлением. 
Премьера возобновленного спектакля состоялась 23 февраля 1927 года и жизнь его продолжалась до 27 июня 1941 года. Всего было сыграно 394 спектакля. Режиссером возобновления была Н.Н. Литовцева – актриса, режиссер, жена В.И. Качалова.
К.С.Станиславский в своем обращении к участникам спектакля «У врат царства» в связи с 300-тым его представлением 24 ноября 1934 года писал о В.И.Качалове, сыгравшем роль Карено 300 раз: «Этот спектакль так долго сохраняется в репертуаре театра потому, что в нем блистает великолепный, неувядаемый талант Василия Ивановича. Василий Иванович так прекрасен в роли Карено, он настолько ярко передает силу человеческого духа, что всякий раз после того, как пьеса временно сходила с репертуара, она неизбежно вскоре снова возвращалась на сцену МХАТ. Несмотря на то, что пьеса устарела, спектакль «У врат царства» остается в репертуаре потому, что он является прекрасным достижением искусства».
Вл.И. Немирович-Данченко в период начала возобновления находился  в Голливуде после гастролей своей Музыкальной студии в Америке. Он поддержал возобновление с актрисой Еланской. «Вот не ожидал, что фру Карено – Еланская. А хорошо».  Это из письма Вл.И. Немировича-Данченко от 9 ноября 1926 года О.С. Бокшанской – его верной помощнице. Здесь же он дает несколько очень лаконичных советов к исполнению роли Элины. «Элина – солнце, Карено – луна. В этом драма».
Зрительский интерес к премьере был не велик. Но, как было радостно, «что выдвинулась окончательно Еланская». Немирович-Данченко писал: «У нее редкое в настоящее время качество: самая настоящая, стихийная любовь к театру, к представлениям, к выходу на сцену, к гипнотизированию себя в каком-то театральном радостном образе». Позже талант актеров, прекрасный дуэт Качалова и Еланской получили свое признание и успех.
Но вернемся в дореволюционный МХТ. Отшумели юбилейные здравицы. Спектакль «У царских врат» шел с успехом. Театр был заинтересован в новой пьесе Гамсуна.
И вновь свидетельствует М.Н.Германова:
«С ролью Элины влюбилась я опять заочно. В Гамсуна на этот раз. Всю весну и весь Петербург протосковала о нем. И решила поехать в Норвегию познакомиться с ним.
Слыхала я, что он очень нелюдим, и все волновалась, удастся ли мне увидать его. Немирович-Данченко помог мне тут тем, что дал мне поручение к нему, и очень приятное – сказать ему, что Театр решил увеличить ему его проценты со сборов (раньше несправедливо наживались переводчики в ущерб авторам).
Как только мы приехали с сестричкой в Христианию, надела я красную кофточку, которую специально сшила, потому что всегда в его романах Гамсун восхищается красной кофточкой или платьем, захватила русскую кустарную деревянную шкатулочку, переполненную русскими папиросами, и отправилась к нему.
Когда я позвонила, мне открыла дверь молодая белокурая полная девушка и сказала, что Гамсуна здесь нет, что это только его почтовый адрес. Говорили мы с ней по-английски. Барышня вышла на площадку, притворив за собой дверь, но когда она мне открывала, я увидала в дверь как раз напротив входа, половину  сидевшего за письменным столом спиной к нам мужчины. Я сразу «почувствовала, сердце подсказало», что это он.
Поэтому я все-таки отдала ей ящичек, прося передать его ему и сказать про актрису, привезшую ему привет от русского Театра и публики. Тогда она доверчиво заулыбалась и, оглядываясь на дверь, почти шепотом призналась: «Через десять дней он на мне женится и до тех пор не хочет никого видеть».
Бедная Маня! Мне оставалось только тоже заулыбаться и поздравить и пожелать счастия. Помню ясно лестницу, площадку, ее, стоящую наверху, и как я, спускаясь, кивала ей: «Be happy. Be happy».
Вернулась я к сестричке и поведала ей свою неудачу. Пошли мы с горя вниз завтракать, и вдруг (за рыбой) подают мне карточку: «Кнут Гамсун». Я выскочила в гостиную. Там стоял высокий милый человек с букетом розовых роз.
Он разговаривал, вел себя совсем как его герои – очаровательно, нескладно и непосредственно...
Когда вошла моя сестра, он тихо вскрикнул: «Блондинка».
На другой день мы должны уже были ехать в Берген и оттуда в Англию. Вечером мы с сестричкой проискали его портрет, но не нашли, и я купила его книгу и на другой день утром послала ее с посыльным, прося написать что-нибудь на память.
Сестричка ушла купить провизию на дорогу, а я осталась укладываться.
Христиания маленький город, и не прошло и получаса, как постучали в дверь: вернулся посланный и принес обратно и книгу, неподписанную, и мое письмо, тоже нераспечатанное. Я очень была удивлена и искала мыслями, что за недоразумение произошло. Как вдруг опять стук. Сам Гамсун. Я очень обрадовалась и принялась совать ему книгу для подписи и повторяла мою просьбу:
«Это очень банально, но мне так хотелось бы иметь что-нибудь на память».
«Вы об этом писали в письме?»
«Да, да, вот прочтите сами». И я быстро разорвала конверт и дала ему письмо, чтобы он прочел. Потом я вспомнила, что он как будто сделал маленькое движение, как бы останавливающее меня, когда я разрывала конверт.
Читал он тоже с характерными для него возгласами и кивками головы, которые легко можно представить и у его героев. И вдруг:
«Можете вы вложить письмо в новый конверт и надписать адрес?»
«Вот».
«На старом есть черта, проведите ее».
Провела, посмотрела на него. Он был озабочен и смущен: «Видите… я…»
Я прервала его. Я все поняла. На то я женщина и актриса.
«Нет, нет, не говорите ничего… не объясняйте ничего, так я буду еще более счастлива, что Вы просили меня о чем-то и я смогла это сделать… слепо и просто… Это мне важно, а остальное не интересно…»
«Вы едете в Лондон?»
«Да».
«Об этом я думал сегодня ночью, поехать в Англию».
Где-то у него в романе есть точно такая фраза: «Я думал сегодня ночью…»
«Потом мы будем в Бретани».
«В Бретани?»
В Бретань прислал он очаровательное письмо, совсем страницу из его сочинений».
Эта встреча произошла летом 1909 года. Биограф Гамсуна Наталия Будур утверждает, что во время этой встречи Германова плохо отзывалась о качестве переводов пьес Гамсуна. Подтверждением ее слов может служить письмо Гамсуна Вл.И. Немировичу-Данченко из Сульлиене от 15 сентября 1910 года: «Кто Ваш переводчик? Знает ли он мой язык в совершенстве? О, я хотел бы бы, чтобы госпожа Германова смогла перевести мою пьесу – но, может быть, она не в состоянии сделать это? Она могла бы быть весьма тонко чувствующим переводчиком, мне так кажется. Передайте ей мой поклон!».
 Интересно, что первый вариант пьесы «У жизни в лапах» назывался «Голос жизни», существовал в переводе Ганзена и еще в 1908 году название возникало и планах театра. Но недовольство переводом привело Гамсуна не только к новому переводчику, но и к доработке пьесы. Через доверенное лицо Гамсуна г-на Левина театр получил новый вариант пьесы и приступил к репетициям.
Туре Гамсун пишет, что в Сульлиене «Гамсун написал еще одну пьесу, это была его последняя пьеса. Написал он ее ради своей русской публики, он очень зависел от присылаемых оттуда денег. Кроме того, по мнению Гамсуна [отца], только русские умели ставить его пьесы, а это обстоятельство значило для него больше, чем деньги».
Начались проблемы с переводчиками. Петр Ганзен – официальный переводчик «ибсеновских» пьес для МХТ, не был принят Гамсуном в его доме, так как он считал, что «Ганзен не понимал ни моего языка, ни моего стиля, так что он, наверное, должен был перевести очень банально» (из письма Гамсуна к Вл.И.Немировичу-Данченко  из Хамарея от 14 апреля 1911 года).
11 октября 1910 года актеры встречаются с режиссером К.А. Марджановым. Пьеса репетируется в переводе Р.М. Тираспольской. Вновь Основатели не приходят к единому мнению по распределению ролей. В июльском письме 1910 года К.С.Станиславскому Владимир Иванович пишет: «Певицу должна прекрасно сыграть Германова, но эта роль по всем правам должна принадлежать Книппер. И на этой роли я  еще мог бы поработть с ней, добиться чего-нибудь в «переживаниях», хотя это будет значить добиваться того, что у Германовой вышло бы само собой – в смысле эффектности и тонкости психологии. И все-таки эта роль принадлежит Книппер». Тем более, что имеются предположения, что Гамсун написал роль Юлианы Гиле под впечатлением встречи с М.Н. Германовой для этой актрисы. Расхождения были и по другим ролям. В результате, роль фру Гиле была отдана Книппер, старика Гиле – Лужскому, Блуменшена - Леонидову. И, конечно, роль набоба Пер Баста получил Качалов.  В одном сошлись безоговорочно – роль музыканта Фридрексена получил Вишневский.
Спектакль с перерывами прошел 163 раза. Успех сопровождал его и в «качаловской группе, и даже во время знаменитых американских гастролей театра в 1922-1924 годах, где спектакль был показан 8 раз (Нью-Йорк, Филадельфия, Бостон). После возвращения труппы в СССР, в 1925 году театр включил спектакль в гастрольный план по югу в мае-июне месяце. (Тифлис, Баку, Харьков, Екатеринослав, Киев).
Последняя попытка возобновления была осуществлена в сезоне 1932/1933 года – в связи с пятидесятилетием творческой деятельности одного из старейших артистов Художественного театра, А.Л. Вишневского, который играл роль старого скрипача Фредриксена. В мае – июне было проведено 36 репетиций, но сыграно всего лишь 7 спектаклей. В спектакле, кроме участников премьеры 20-летней давности были заняты замечательные актеры – М.М.Тарханов (старик Гиле), который  играл эту роль еще в период «качаловской» группы, молодая актриса В. В. Полонская (фрекен Норман), актер А.П.Кторов (Блуменшен). Последний спектакль прошел 12 июня 1933 года. И для этого Гамсуна занавес МХТ закрылся навсегда. Книппер-Чеховой было уже более 60 лет. С уходом из спектакля Ольги Леонардовны спектакль был закрыт.
В своих воспоминаниях о роли Фру Юлиане Гиле в 1933 году («Театр и драматургия», №4, 1933) О.Л. Книппер-Чехова пишет:
«Пьеса мне нравилась, в ней много волнующего, много заложено интересных мыслей, - я люблю Гамсуна, и одна из моих любимейших ролей, стоящая даже особняком, - это Терезита в его «Драме жизни» (вторая часть трилогии, первая - «У врат царства»), роль, которую я играла с огромным увлечением и любовью. С ней у меня был внутренний контакт. Для Юлианы я тогда была немного молода, легче отдавалась минутному порыву, наполняла роль своим волнением вообще, своим темпераментом, - может, это было и лучше, но зато, когда не было во мне этого волнения, роль бывала пустовата, и это доставляло мне страдание.
Двадцать лет назад я не отдавала себе отчета, как я играла. Когда я прочла пьесу и когда кругом все говорили - вот чудесная роль для вас, - я далеко не была очарована ролью.
…Я отлично помню, что даже огромный успех первого представления не доставил мне радости, и, когда Вл.Ив. Немирович-Данченко пришел ко мне в уборную, чтобы поздравить, у меня текли слезы. Сознание, что я не смогла вложить в роль того, что радовало бы, отняло прелесть успеха. Вот если бы пришлось играть образ Баста в юбке - это было бы мне ближе: его восприятие       приближающейся старости, его вкус к жизни, ко всему юному, цветущему, его понимание увядания жизни, радостного, мудрого, но не цепляющегося. Но... бедная Юлиана, прожившая большую, пеструю жизнь, жизнь эстрадной певицы,  скитавшейся по всему миру, среди вечного шумного праздника, окруженная поклонением принцев, королей, осыпанная цветами, драгоценностями, она трудно принимает закон жизни, она не запаслась мудростью широкого покойного взгляда на старость, и отсюда ее страдания, нежелание «сдаться», ее цеплянье за жизнь - страх отпустить последнего любовника, какой бы он ни был. Уйдет он, и останутся пустота и холод.
Юлиана именно у жизни в лапах, жизни не в крупном, мудром масштабе, а в лапах жизни каждого дня, она хочет «жить, любить жизнь и никогда не умирать», как она говорит Басту; отсюда и ее беспокойство, ее напряженность.
…роль эту играю с удовольствием. Почему с удовольствием? Потому, что автор - прекрасный драматург, он дал не схему, а человека, в котором я копаюсь, ищу и всегда нахожу что-то, что вчера еще не додумала или не поняла.
 Каждое слово, произносимое фру Гиле, не «реплика», а самое живое слово, и, как всякое живое слово, имеет много значений, оттенков и скрытого смысла.
У Гамсуна самое заманчивое - это обилие «подводных» течений, мыслей, сложность интриги, запутанность характеров. Разобраться во всем этом, показать в четыре часа клубок жизни, зажатой в рамки этой драмы,- задача нелегкая. Но такие трудности не угнетают, а волнуют актера. Есть для чего играть, есть что дать зрителю.»
  Как всегда, тщательный отбор для роли вплоть до костюмов, привел О.Л. Книппер-Чехову к Н.П. Ламановой – мастеру театрального костюма, портнихе и модельеру, постоянно готовящей костюмы для многих известных актрис, которая, начиная с костюмов Раневской в спектакле 1904 года «Вишневый сад», была постоянным мастером  по костюмам актрисы. «Благодарю за чудесные создания, которые так помогают мне в моей трудной роли». А знаменитое «ламановское» красное платье Юлианы в 3-ем действии спектакля сверкало как язык жаркого пламени, угасающего на глазах зрителя.
Вернемся в 1911 год, февраль. Премьера. На следующий день во многих газетах появились отзывы. Критика в этом случае была не просто противоречива, она была полярна в своих оценках как пьесы, так и спектакля. Кто-то считал пьесу Гамсуна – самой слабой в ряду его небольшого драматургического опыта, кто-то, наоборот, «самой значительной из всех вещей, что за последние годы были написаны для сцены».  Но все рецензенты  отмечают невероятную декорацию, буйство красок, и даже, символику цвета костюмов актеров. Богатство декорации, в какой-то степени противоречащее написанному автором, было необходимо театру, чтобы за внешней праздностью, шиком и солнцем, заливающим комнаты или красивой люстрой, освещающей апартаменты старика Гиле и его жены, можно было почувствовать радость жизни, ее свет, но  и ее «лапы», цепко охватывающие героев в путы своих соблазнительных благ, которые можно приобрести и иметь. Иметь все, кроме счастья.
Критик Бескин пишет, что «не видал ничего лучшего» в декорациях. «Водопад. Каскад. Фейерверк. Гамма тонов, играющая и переливающаяся на сцене – рекорд декоративного искусства». Критики признают, что «нужна большая смелость, чтобы поставить такую пьесу. Еще больше смелости нужно, чтобы поставить ее со всей необходимой кричащей резкостью. Художественный театр не остановился перед этой задачей, и в этом его огромная заслуга». Равнодушных в зале не было. Зритель волновался совсем непривычно, зрелище его «ошеломило, ослепило, оглушило, врасплох захвачена была его впечатлительность… Со сцены так все и все кричало, всеми яркостями».
Музыка Ильи Саца, по мнению критиков, «дала моменты высокого художественного наслаждения». Она врывалась и «вплеталась» в действие, полная тревоги, отчаяния и сладострастия, а вальс, воспроизводимый по пьесе в соседней комнате оркестром Фредриксена, как фон спектакля «получил силу колоссальную». Он «перебирает ваши нервы, рвет их, терзает».
Все отмечали «театральность» спектакля, в котором вновь актеры продемонстрировали в великолепии свое мастерство. Даже те, кто увидел в пьесе Гамсуна надуманность, сочинительство, прямолинейность, не могли не признать, что театр создал  захватывающее зрелище, а актеры играли «увлекательно, живописно, театрально и эффектно».
Прошло более двадцати лет. Революция 1917 года, гражданская война, новый строй, новая идеология. В спешке возобновленный в 1933 году спектакль не утратил своей яркости. Звучала та же музыка Ильи Саца, так же царствовали на сцене В.И. Качалов и О.Л. Книппер-Чехова, но в зал пришел другой зритель, «строитель новой жизни» и социалистической идеи. В 1933 году МХТ отмечает свое тридцатипятилетие. К.С. Станиславский болен. Не было уже М.Г.Савицкой, Г.С. Бурджалова, Артема, В.В.Лужского, Грибунина, Н.Бутовой, Е.Муратовой – все они обрели покой на Новодевичьем кладбище на участке, специально приобретенным театром для своих сотрудников. Первое поколение поредело и постарело. В критику пришли другие люди. Да и старики вынуждены были рассматривать все под углом социальной справедливости, социалистической идеологии. Социум изменился. 20 мая 1933 года в газете «Советское искусство» появилась статья Давида Тальникова, критика и литературоведа, в которой он, не стесняясь в выражениях и эпитетах, писал: «Театр не создал над спектаклем, вокруг него и в нем самом той общей атмосферы социального брожения, тлена и нависшей катастрофы, в предчувствии которой так тоскуют и мечутся эти люди… Лишенный социальной динамики и яркости, и потому вяло и скучно, бледно и беспомощно… Он весь какой-то безыдейный, аполитичный, весь социально-бесполый, бескрылый, бестемпераментный».
Идеологизация театральной критики 1930-х годов мешает пониманию истинного положения вещей в спектакле. Парадоксально звучат слова о «женщине буржуазного общества», символизирующей запах старости, тления, упадка общества, гибели класса. Г–н Тальников предлагает «поставить сейчас эту пьесу, конечно, только как пьесу о «лапах» социальной жизни, а никак не биологической, - и, конечно, не как мелодраму». Думается, комментарии излишни.
Можно считать это мнение частным.
В одном из писем Вл.И. Немировичу-Данченко, написанном после премьеры спектакля «У жизни в лапах» 14 апреля 1911 года(?), Кнут Гамсун пишет о новой пьесе, над которой он работал, но «я был болен в этом году, и, кроме того, этой зимой я ее перенес на Север в область «Пана», но это еще не решено. Но у меня намерение попробовать усиленно над ней работать здесь – Бог знает, вернется ли ко мне здоровье!» Здесь же Гамсун объясняет, почему он не может приехать в Россию, благодарит за информацию о полных сборах последнего спектакля. Рассказывает о приобретении маленькой деревенской фермы, о которой Туре Гамсун пишет, что отец давно хотел найти себе «небольшую подходящую усадьбу» в Хамарее. Здесь он приобрел усадьбу Скугхейм, в полумиле от родовой усадьбы Гамсунд и переехал туда  с семьей. Его мысли о новых переводчиках для «(последней)? новой пьесы», подтверждают намерение написать пьесу для МХТ, при этом Гамсун предлагает отправить в театр непереведенную пьесу или сделать «два перевода: один для Вас, а потом второй для «Знания».
Пьеса «У жизни в лапах» Гамсун стала последним драматургическим сочинением.  «Я не драматург», - говорил Гамсун о самом себе. «Я ничего не понимаю в театре», - и вместе с тем, сидя в зрительном зале на спектаклях чувствовал себя дискомфортно, слыша  фальшь диалога или реплик. Как подтверждает Туре Гамсун, его отцу драматургия была интересна только с точки зрения прямого диалога.
Может быть и так, но нет страны в мире, которая была бы не знакома с драмами Гамсуна.
К сожалению, после 1941 года Гамсун покинул стены прославленного Художественного навсегда. Сначала отторжения политического толка, затем казалось, что тема его пьес не актуальна.
Но вдруг показалось, что если бы нашелся творец, способный трилогию («У врат царства», «Игра жизни», «Вечерняя заря») объединить в одну о судьбе философа Карено, пытающегося противостоять обстоятельствам, быть верным своей идее и постепенно, под давлением этих обстоятельств,  превращающего в человека, сменившего «строгий костюм» на домашний халат, аскетичность обстановки на роскошество с диванами, то замечательный писатель Кнут Гамсун вновь сегодня нашел бы своего зрителя, своих почитателей или своих оппонентов.

(c) И.Л. Корчевникова



Важно знать о Норвегии И.Л. Корчевникова: Голос жизни. Гамсун на сцене Художественного театра


 

Библиотека и Норвежский Информационный Центр
Норвежский журнал Соотечественник
Общество Эдварда Грига


И.Л. Корчевникова: Голос жизни. Гамсун на сцене Художественного театра Назад Вверх 
Проект: разработан InWind Ltd.
Написать письмо
Разместить ссылку на сайт Norge.ru