01 Мальчик из Сторе-Френ
А. Таланов
Нансен
Русский народ сохранит в своей памяти имя великого ученого, исследователя и гражданина Ф. Нансена
IX Всероссийский съезд Советов
Нансен был велик как полярный исследователь, более велик как ученый и еще более велик как человек
Харальд СВЕРДРУП
МАЛЬЧИК ИЗ СТОРЕ-ФРЕН
Пойдем не торопясь, внимательно кругом посмотрим,
Ведь на пути такое множество разбросано красот.
Бьёрнстьерне Бьёрнсон
Головокружительный спуск!
Морозный ветер бьет в лицо колючими иглами. Лыжи подскакивают на сугробах, как на застывших гребнях волн. Длинная тень несется рядом, кидается: из стороны в сторону.
Фритьоф еле справляется с лыжами. Пытаясь умерить стремительность спуска, делает зигзаги, все же лыжи разъезжаются на корке твердого снега. Нет, уж лучше мчаться прямо вниз!
Снег то сияет серебром, то синеет, то от бешеной скорости кажется сплошным белым полотном. Навстречу несутся молодые стройные елки. Конечно, можно было бы срубить елку, сесть на нее верхом и съехать вниз, тормозя ветками. Однако Фритьоф считает, что подобный способ подобает лишь малышам, а когда человеку уже одиннадцать лет, так съезжать с горы просто смешно.
Заяц испуганно выскочил из своей пушистой постели и покатился комком пуха. Санг с хриплым лаем вильнул куда-то вбок, сделав петлю, растворился в снежной белизне. Глупый, старый Санг!
Крутой склон вот-вот должен слиться с долиной, как вдруг возник строй елок. Невозможно проскочить между их сомкнутыми рядами.
Толчок! Фритьоф перекувыркнулся и зарылся носом в сугроб. Больно? Очень! И от досады хочется плакать. Но он, сдерживая слезы, лишь сжал зубы. Приподнялся. Оглянулся. Какое счастье, вокруг никого! Значит, позорное падение не заметил никто, кроме Сан га.
Фритьоф закрепил лыжи, побежал в глубь леса. На снежной скатерти отпечаталась цепочка крошечных шажков мыши. Легко представить, как торопливо она перебирала лапками.
А вот следы покрупней, они тянутся двойным рядом. Это горностай выходил на охоту.
Следует взять оружие на изготовку. Фритьоф снял с плеча лук-самострел. Сам вождь индейского племени команчей не сумел бы сделать такой превосходный лук! Тугая тетива его из струны рояля, а стрелы со свинцовыми наконечниками отравлены ядом гриба мухомора.
Горностая найти не удалось. Зато на вершине старой ели показалась белка. Фритьоф натянул тетиву, прицелился, пустил стрелу. Недолет! И вторая стрела не достигла цели. Белка даже не шелохнулась на ветке. Экая досада! Отчего же команчам удавалась охота с луком и стрелами?
Но не надо унывать: мужественные индейцы никогда не падали духом. И пора закусить. Фритьоф вынул из-за пазухи сверток с оладьями. Оладьи совсем горячие, как со сковороды. На морозном воздухе от них даже пар валил. Способ сохранять их тепло своим телом Фритьоф открыл недавно и очень тем гордился.
Снег лежал преувеличенно белый, мягкий, похожий на вату под рождественской елкой. Деревья отбрасывали синеватые длинные тени. Тишина царила такая, что в ушах звенело. Вдруг чей-то хохот и голоса нарушили покой леса. Наверно, то парни из Нормаркена. Лучше от них подальше, уж больно они насмешливые, эти парни.
— Санг, за мной! — Фритьоф попытался скрыться в чаще.
Однако голоса послышались громче, явственней. Да, Фритьоф не ошибся: двое парней из Нормаркена возвращались после удачной охоты. И до чего ловкие охотники! Ружья с собой не берут никогда: пули, говорят, только пробивают дыры в мехе. Просто выслеживают куницу в дупле, накрывают его отверстие мешком и стучат колотушкой по стволу дерева до тех пор, пока оглушенный зверек не выскочит из дупла и не попадет прямо в мешок. Много куниц таким образом ловят эти парни из Нормаркена.
Оказывается, они все-таки заметили, как Фритьоф упал на косогоре.
— Так вот кто кувыркнулся носом в сугроб! Сынок секретаря окружного суда господина Бальдура Нансена… — рассмеялся тот, что тащил на спине мешок с добычей.
— Да, он самый! — подтвердил другой, несший тяжелую колотушку. — Далеко забрался, из самой усадьбы Сторе-Френ. Здравствуй, герой!
— Здравствуй, Оле! Здравствуй, Уве! — неохотно откликнулся Фритьоф.
— Лыжи у тебя совсем никудышные! — Оле скинул со спины мешок, видно решил затеять разговор долгий. — Вовсе никудышные, одна коротышка, другая хоть подлиннее, да кривая.
— Отличные палки для пугала на огороде! — рассмеялся Уве. — Не мудрено, что ты так кувыркаешься.
Что Фритьоф мог возразить? Действительно, лыжи его были из простой сосны и переделаны из двух различных пар, принадлежавших сестрам. Увы! — переделка не пошла в пользу: получились лыжи неодинаковой величины.
Фритьоф молчал в смущении. А Санг заурчал на обидчиков и стал их облаивать.
— Эй, убери пса! — закричал Оле. — Ишь, разлаялся!
— Да и пес никудышный. Старый, глупый пудель!..
— А вы…. вы живодеры и глупее моего Санга! Нормаркенских парней смутить было не так-то легко. В ответ они лишь расхохотались. И кто знает, чем бы кончилась стычка, если бы с лесной опушки не послышался властный голос:
— Что происходит тут? Фритьоф, опусти палку! А вы, дурни, перестаньте дразнить мальчугана. Берите свою добычу — и отсюда марш!
Нельзя ослушаться человека, говорящего так решительно. Озорники Оле и Уве не заставили повторять приказание дважды. Вмиг след их простыл.
— Здравствуйте, господин Фабрициус! — обратился Фритьоф к рослому, плечистому старику в меховой куртке.
— Здравствуй, путешественник! Далеко забрался. Небось фру Нансен тревожится, где сынок запропастился. Э-э-э, да что это у тебя на лбу? Ну и шишку набил себе! Подрался?
— Нет! Упал. С горы… Кровь? Ничего особенного… Вы не думайте, господин Фабрициус, что я испугался этих парней из Нормаркена. А Санга я обижать не позволю. И лыжи мои назвали никудышными…
— Не кипятись!
— Нет, вы только посмотрите, как я снова спущусь с горы. Смотрите! Санг, за мной!
— Погоди! С такой крутизны упадешь — расшибешься…
Напрасны уговоры. Мальчуган и вслед за ним пудель исчезли в белоснежной бездне.
— И в кого такой уродился? Молодец! — улыбнулся в седую бороду Фабрициус. — Все-таки лучше подожду, пока он вернется…
Старик сел на пенек, вынул из кармана коротенькую трубочку, закурил задумчиво.
Владелец небольшой типографии, был он давним другом отца Фритьофа — Бальдура Нансена. Связывали их и деловые отношения: секретарь окружного суда заслужил добрую славу честного стряпчего. Прилежный, трудолюбивый человек! Правда, Фабрициус не сказал бы, что семья Нансенов живет в полном достатке. Если бы не деятельная хозяйка Сторе-Френ, то семье приходилось бы туговато.
Как различны натуры родителей Фритьофа! Тщедушный, сухонький Бальдур Нансен в своем темном сюртуке и широкополой шляпе походит скорее на пастора, чем на юриста, так он неизменно размерен, аккуратен и тих.
Зато фру Аделаида Нансен кажется олицетворением подвижности. Урожденная баронесса Ведель-Ярлберг, она чужда аристократической чопорности, пренебрегает всякими условностями. Не считаясь с мнением света, что женщинам неприлично заниматься спортом, бегает на коньках и на лыжах, не брезгует никакой работой. Случается даже, что помогает служанке стирать белье. Трудится и в саду и на огороде, сама обшивает детей, а на досуге много читает.
Фритьоф весь в свою мать — такой же подвижный, смельчак. Впрочем, кое-что заимствовал он и от отца — в характере его настойчивости и дотошности хоть отбавляй.
— А вот и я! — веселый мальчишеский голос вывел старика из задумчивости.
— Что с тобой, парень?
— Опять упал. Лыжа одна отстает, другая рвется, вперед…
— Да, лыжи твои действительно никудышные. Ну что ж, жди от меня подарок. Новые…
— Настоящие?
— Самые лучшие, такие, что станешь чемпионом нашей округи.
— Благодарю, господин Фабрициус!
— А теперь идем в Сторе-Френ…
Безгласный зимний лес поглотил в своей чаще седобородого старика и шедшего рядом юнца. Шагали они неторопливо, молча, словно боясь нарушить величественный покой окружающего мира.
Если учитель арифметики входил в класс и сразу, не говоря ни слова, шел к высокой кафедре, это было верным признаком, что он в дурном настроении. Но сегодня все вышло иначе, хотя учитель в ответ на общее приветствие: „Здравствуйте, господин Трюгве!“ — лишь торопливо кивнул головой.
— Дети! — произнес он, взяв одну из принесенных с собой тетрадей. — Задача, которую я задал для домашней работы, была не из легких. Мало кто из вас правильно решил, сколько прибыли получил рыботорговец, продавая свой товар на два скилинга дороже, чем раньше. И тем более порадовал меня ученик, который не только нашел верное арифметическое решение, но сделал это и алгебраическим способом. А ведь алгебру вы начали изучать совсем недавно. Значит, он способный, отличный математик. Кто он? Мальчик, непостоянный в прилежании и потому не достигающий должных успехов. Зовут его Фритьоф Нансен!
Фритьоф просто не поверил своим ушам, услышав после слов „отличный математик“ свою фамилию. К математике он не питал особой склонности и алгебраическое решение задачи сделал лишь для забавы, нисколько не помышляя заслужить одобрение господина Трюгве.
Лестные слова учителя тронули его мало, потому что мечтал он совсем о другом. Если бы кто-нибудь спросил: „Что ты сейчас хочешь более всего?“ — Фритьоф ответил не задумываясь: „Сделать такой самострел, чтобы можно было бить белок без промаха!“
Учитель вызывал к доске то одного, то другого ученика.
— Ялмар Гундерсен! Реши задачу: „Купец продал двадцать кусков сукна первого сорта и в три раза больше второго сорта. Сколько крон заработал купец, если…“
— Оттар Стефенссен! Сколько нажил рыботорговец, который…
— Оле Больстад, как велик барыш виноторговца, если он…
Господин Трюгве скрипучим голосом диктовал задачи, в которых неизменно кто-нибудь что-нибудь продавал, покупал, наживал.
Фритьоф рассеянно глядел в окно. Подсчитывать чужие барыши было невмоготу.
„А что, если вместо лука-самострела сделать ружье? Настоящее ружье из водопроводной трубы, и чтобы стреляло оно картечью, нарубленной из гвоздей. С таким ружьем можно смело охотиться в лесу на любого зверя…“
Фритьоф даже подскочил от такой блистательной мысли. Но — порох… Где достать порох?
Как истый изобретатель, он был целиком захвачен своим замыслом. Даже громкий звонок, возвестивший перемену, не отвлек. Когда школьники гурьбой выбежали в коридор, Фритьоф остался в классе один. Светловолосая голова его низко склонилась над книгой. Но он только делал вид, будто читает. Пускай все полагают, что он увлекся книгой, и не мешают ему изобретать.
— Эй, Нансен! Чего расселся? Ишь, великий математик!.. Сколько будет дважды два? Пять? Докажи алгебраическим способом. Ну, чего молчишь?
Разумеется, так мог приставать только Карл Дауес, Считавший себя первым силачом в классе. Подкрался он незаметно и решил подразнить Фритьофа. Между ними вражда давняя: Фритьоф тоже считает себя первым силачом в классе.
— Отстань! — крикнул Фритьоф.
— А вот не отстану!
— Брысь!
Сам брысь! — Карл толкнул локтем.
Не смей!
— Ага, боишься… Трус!
Фритьоф бросился на обидчика. И началась драка.
Кулаки… Тумаки… Синяки…
То была извечная драка школьников, о которой не стоило бы упоминать, если бы в ней не проявился характер Фритьофа. Он наступал, хотя сразу определилось преимущество толстяка Карла. Неповоротливый, зато нечувствительный к боли, Карл дрался отчаянно.
— Сдаешься? — предложил он.
— Нет!
Огромный, вспухший под глазом синяк мешал Фритьофу видеть противника. Все же он упорно шел в наступление, несмотря на то, что из носа текла кровь и под глазом вспух новый синяк.
Только вмешательство господина Трюгве заставило прекратить эту драку, которую даже видавшие виды второгодники вспоминали потом с восхищением. Учитель применил своеобразный воспитательный прием.
— Драчуны, — распорядился он, — после занятий останьтесь в пустом классе. Сидите там вдвоем, смотрите друг на друга и стыдитесь! Стыдитесь!
После занятий Фритьоф и Карл остались в пустом классе. Соперники сидели на партах насупившись. Только иногда взгляды их скрещивались, и затем снова каждый глядел в сторону. Так прошла минута, другая, еще несколько. Время тянулось невыносимо медленно.
Первым нарушил молчание Фритьоф.
— Ну… — произнес он, не оборачиваясь.
— Ну… — откликнулся Карл, тоже не отрывая взгляда от противоположной стены.
— Глупо ссориться! Помиримся!
Они обернулись. Посмотрели друг на друга.
— Я все думаю… — заметил Фритьоф.
— О чем?
— Как получить порох?
— Очень просто!
— Как?
— Надо достать фейерверки. В них много пороха.
Вскоре, когда учитель заглянул в класс, он увидел, что недавние противники сидели рядом и, забыв о недавней драке, с увлечением обсуждали какие-то свои мальчишеские дела.
Усадьба Сторе-Френ ничем не отличается от других хуторков, плотным кольцом окружающих Христианию. Постройки крыты такой же красной черепицей и так же утопают в зелени елового леса. Но слово „усадьба“, пожалуй, звучит слишком громко для клочка земли, на котором умещаются лишь обветшалый дом, коровник и хлев. Правда, раздолье вокруг! Рядом бежит стремительная горная речка, в прохладной воде ее обилие форелей. А за холмами видны башни старинной крепости, она у самого берега неоглядного моря.
Если же забраться на Трювандский холм, то перед взором откроется Нормаркен — страна скалистых гор и непроходимых лесов, где среди дикой природы можно вволю насладиться жизнью Робинзона Крузо. Но, разумеется, без ружья делать там нечего.
Вот почему Фритьоф уединился на мансарде дома в усадьбе Сторе-Френ — мастерит ружье для охоты на зверей и птиц в нормаркерской чаще. Уже почти все готово. Обрезок водопроводной трубы — ствол ружья — он набил порохом, извлеченным из фейерверочных гильз.
И приступил к испытанию.
Фритьоф чиркнул серной спичкой о стекло окна. Поднес ее к запальнику в стволе. Но фейерверочный порох не вспыхнул. Пришлось зажечь другую спичку и еще две. И вдруг оглушительный взрыв! Вдребезги разлетелись стекла окна. Мансарда наполнилась удушливым дымом. Лицо изобретателя, опаленное, с крупинками пороха в коже, окрасилось кровью.
Таким увидела сына фру Нансен, вбежав на мансарду. Любая мать на ее месте остолбенела бы от испуга. Но фру Нансен никогда не терялась.
— Открой глаза, Фритьоф! — твердо произнесла она. — Видишь?
— Да, мама.
— Глаза, значит целы. Не бойся!
— Я не боюсь, мама.
— Больно?
— Очень!
— Терпи, пока вытащу крупинки. Вон сколько их попало под кожу!
Умелые руки у фру Нансен! Легче переносить боль, когда чувствуешь прикосновение таких решительных, заботливых рук. Фритьофу очень хотелось плакать, но он не издал ни стона, ни жалобы, пока мать извлекала проклятые порошинки.
— Теперь отправляйся в кабинет отца. Посиди там спокойно, пока утихнет боль. А я тут займусь уборкой… — сказала фру Нансен по окончании операции.
Ни слова упрека не услышал сын от матери. Наоборот, вдогонку донеслось:
— Возьми из буфета конфет…
Фритьоф любил бывать в кабинете отца, где царил какой-то особый, строгий порядок и где ни один предмет не походил на вещи, которыми пользуются прочие люди. Тут было много любопытного: блиставшая медью раздвижная подзорная труба, деревянный музыкальный ящик с заводной ручкой и стальными зубчатыми пластинами, часы с кукушкой, которая каждые полчаса выскакивала „аружу, взмахивала крылышками и громко куковала.
Со стен комнаты строго глядели потемневшие, писанные масляными красками портреты. То были предки отца, о жизни которых семейное предание хранило подробности, волновавшие воображение.
Вот знаменитый Ганс Нансен. Фритьоф чуть побаивался острого, прямого взгляда своего прапрадеда, но он не мог не любоваться его черным бархатным камзолом с белым жабо и медалью с изображением короля, висевшей на золотой цепи.
Этот поистине замечательный человек жил в Дании в середине ХУП века. Уже с юности отличался он поразительной настойчивостью, твердостью характера и жаждой деятельности. Шестнадцати лет от роду совершил сказочное по тому времени путешествие на корабле на самый край света — в далекое Белое море. Ганс Нансен выучил русский язык, пешком прошел от Кольского полуострова через всю Московию до города Ковно и только оттуда отправился на родину.
Отец с гордостью рассказывал детям историю прославленного предка. Право, можно было позавидовать, сколь много тот путешествовал и. сколь много преуспел в своей жизни. Датский король Христиан IV назначил молодого Ганса Нансена (тогда ему исполнился только 21 год!) начальником экспедиции, посланной за пушным зверем на Печору. Сам русский царь Михаил Федорович проведал о смелом мореплавателе и поручил ему обследовать беломорское побережье.
Много лет плавал Ганс Нансен по разным морям и за это время написал книгу „Компендиум космографикум“. Экземпляр ее, в числе других семейных реликвий, Бальдур Нансен бережно хранил в особой шкатулке. Показывая эту книгу, отец говорил, что когда-то она была настольной у моряков и даже у простых граждан. Почему? Потому, что в ней собраны всевозможные знания по астрономии, физике, географии, истории и другим наукам, а также имеются таблицы высоты небесных светил, приливов и отливов, восхода и захода солнца и другие полезные сведения.
— Труд этот свидетельствует о всеобъемлющих знаниях нашего великого предка! — с чувством произносил Бальдур Нансен и, обращаясь к детям, добавлял нравоучительно: — Вы, мальчики, Фритьоф и Александр, должны во всем следовать примеру своего прапрадеда. Помните, он был не только выдающимся мореплавателем и ученым, но являл также образец гражданских доблестей. Жители Копенгагена избрали его своим первым бургомистром. Ганс Нансен оправдал их доверие, как честный, деятельный градоправитель. А в войну Дании со Швецией он выказал и военные таланты: под его водительством копенгагенцы героически выдержали осаду и штурм города.
— Значит, и мы датчане? — спросил Александр, младший брат Фритьофа.
— Нет! Уже мой дед Ангер Антоний Нансен переселился в Норвегию и положил основание норвежской линии нашего рода. А отец мой Ганс Сейердаль был пламенным патриотом, борцом за освобождение Норвегии от подчинения Швеции. Увы! Родина и поныне находится в зависимости от соседнего государства.
А вот и портрет бабушки Фритьофа в небольшой овальной рамке. Красавица Венделия Христиана Луиза знала много языков, обладала поэтическим дарованием.
Слушая рассказы отца, Фритьоф старался представить людей, портреты которых видел: ученые, путешественники, государственные деятели и простые, честные граждане — они беззаветно любили и прославляли родину. Примером своей жизни они звали на подвиг и указывали путь, по которому должно следовать. Люди эти оживали в воображении Фритьофа и как будто обращались к нему, своему потомку: „Продолжай дело нашей жизни! Исполни то, что мы не успели свершить в свой век“.
— „Когда лист на дубе становится в мышиное ухо, форель клюет на муху“, — так говорил мне Оле Кнуб. Тот самый Оле Кнуб, что живет в долине Серке в Нормаркене.
— Неужели ты собираешься в Серке, Фритьоф?
— Форелей наловим уйму! Будем жарить прямо на углях.
— Далеко! Родители нас не отпустят.
— Эх, Александр, всегда ты робеешь. Читал я в одной книге… Понравилось, даже выучил наизусть. Погоди, вспомню… Вот: „Драгоценный камень не блестит без шлифовки, а человек не достигает совершенства без испытаний“. Это надпись в китайском храме Неумирающей гармонии.
— Что такое Неумирающая гармония?
— Не знаю, но что-то очень интересное. Значит, ты не пойдешь со мной к Оле Кнубу в долину Серке?
— Конечно, пойду.
Братья готовили рыболовную снасть, расположившись в саду за домом в Сторе-Френ. Трудились оба старательно, с полным знанием дела. Еще бы! Рыболовы они завзятые, и собрались не к ближайшей речке, а в обетованный Нормаркен. Там рай для охотников и рыболовов. Попасть туда — давнишнее желание Фритьофа. А у него нет неисполнимых желаний.
Поход начался в тот же день.
Полдень застал братьев в глухом лесу, где самые настойчивые лучи солнца не могли пробить плотный зеленый полог. Было прохладно и почти темно. Фритьоф с трудом продирался сквозь чащу, перепрыгивая через стволы деревьев, поваленные буреломом.
Лес менял свой вид: приходилось то взбираться на пригорки, то обходить топкие низины. Иногда лес уступал место зеленым лугам, на которых паслись овцы с ягнятами.
Понимание красоты природы доступно не каждому. Свойством этим может обладать даже юнец, но, случается, оно отсутствует у взрослого. Чувство это, вероятно, зависит от богатства души человека. Так или иначе, Фритьоф им обладал, потому у него вырвалось:
— Тут как в сказке!
Впрямь вокруг было красиво. Лесное озеро уставилось в небо своим голубым русалочьим глазом, а небо радостно глядело вниз на необъятный лес, полный сокровенных тайн, доступных лишь тем, кто ценит истинную прелесть природы.
Мальчики брели дальше и дальше в зеленую, темную глубь. Лесу, казалось, не будет конца. Но вдруг деревья стали редеть, и впереди снова открылась светлая полоса.
— Долина Серке! — Фритьоф бросился к шустрой речке, бурлившей внизу.
Вода, вспененная на каменистом ложе, опрометью мчалась к гладкому плесу. Смирив там свой бег, она образовала глубокие заводи и была такой тихой, прозрачной, что видно было, как форель ходит кругами.
Рыболовы торопливо размотали удочки, нацепили на крючки наживку и забросили на середину заводи.
Прошла минута, другая и еще много минут, но рыба не клевала.
Тяжелые свинцовые тучи надвигались из-за леса.
Рыба упорно не клевала.
Вдруг упали тяжелые капли и разбили зеркало тихой заводи. Гром пророкотал и с грохотом прокатился в скалах узкой долины. Молния рассекла небо золотым зигзагом. Гроза началась. Рыболовы спрятались в нише гранитной скалы. Струи воды достигали и сюда, все же за гранитным укрытием было как-то спокойнее.
— Нечего удивляться, что рыба не хотела клевать, — сказал Фритьоф. — Рыба чует грозу.
— Да, тогда ее ничто не соблазняет, — солидно подтвердил Александр.
Укрываться от грозы не пришлось долго. Черные тучи умчались так же внезапно, как и налетели. Солнце опять засияло победно.
— Пойдем на новое место! — сказал Фритьоф. — Вот под той скалой может водиться крупная форель.
Фритьоф забросил в стремнину леску и, подтягивая ее, начал пробираться вдоль скалы. Прошел всего несколько шагов. И — хвать! Рвануло так, что толчок отдался во всем теле. Удилище выгнулось дугой. Всплеск! В воде мелькнула темная спина, взметнулся гибкий хвост. Форель!
— Тащи! — крикнул Александр.
— Рано! Пускай сначала потянет… — Фритьоф крепко сжал удилище.
Леса туго натянулась струной. Форель кружила, потом понеслась в сторону.
Фритьоф побежал по берегу, перепрыгивая с камня на камень, спотыкаясь, плюхаясь в воду, взметая фонтаны брызг, но не выпустил из рук удилище. На излучине реки произошла решительная схватка. Фритьоф знал, что леска, хотя и тонкая, достаточно прочна и выдержит напряжение, а гибкое ореховое удилище тоже не так-то легко сломать.
Форель кружилась на месте, то рвалась вбок, то ныряла вглубь. Рыбак заодно со своей добычей выплясывал дикий танец на берегу. Лицо его раскраснелось, пот катил градом, глаза уставились в точку, где леска скрылась в воде.
Наконец форель, обессилев, сдалась: всплыла, перевернувшись брюшком кверху. Фритьоф осторожно подтянул ее к берегу. Вытащил! Рыба затрепыхалась на песке, разинула пасть, большая, блестящая.
Фритьоф не мог скрыть своей радости, его большие 'голубые глаза сияли от счастья. Он ощущал себя мужественным, сильным, ну совсем таким, как сам Робинзон Крузо.
Вскоре на берегу запылал костер, длинные языки его лизали ветви сосны, заставляя сочную хвою лопаться от жары. А торжествующие охотники подбрасывали в огонь еще и охапки хвороста.
Когда люди так юны и счастливы, время проносится удивительно быстро. Ни Фритьоф, ни его браг не заметили, как подкрались сумерки, сделав окружающий мир таинственным, необъятным.
Костер уже догорал, но под сероватым пеплом еще тлели угли. У самого края костра, тесно прижавшись. друг к другу, спали братья. Рядом дремал усталый Санг. Вдруг он взвизгнул и, все так же лежа, не подымая головы, быстро задвигал лапами. Ему что-то приснилось: то ли заяц, за которым он побежал вдогонку, то ли соседская кошка, встречи с которой неизменно завершались яростной схваткой.
Фритьоф приподнял голову, оглянулся тревожно. Вокруг никого, ничего. Неугомонная река все так же шумно, безостановочно продолжала свой бег к морю. Издали донесся вопль ночной птицы. Затем какой-то шорох и подозрительный треск ломающихся веток послышались так близко, что Санг вскочил на ноги. Страшно в таком темном лесу. И давно пора домой!..
— Эй, проснись, вставай! — Фритьоф принялся; расталкивать брата.
Александр трусил, потому прикидывался совсем сонным. Пришлось попрыскать его холодной водой из реки. Живо вскочил!
Фритьоф взял брата за руку и повел в таинственный лесной мрак.
Нет нужды описывать путешествие, полное явных и мнимых опасностей. Кто не знает, как в детстве пугает лесная темь, населенная неведомыми сказочными существами. Обычно молчаливая, чаща вдруг оживает: то послышатся в ней какие-то странные, пугающие голоса, то вспыхнут яркими огоньками чьи-то следящие глаза, то возникнут и вмиг исчезнут огромные, чудовищные тени. Конечно, это балуются лешие, водяные, вурдалаки и прочая нечисть, испокон века обитающая в лесном царстве.
А как коварны в лесу ямы, скрытые буреломом, и совсем не легко вскарабкиваться на отвесные скалы, продираться сквозь колкие кустарники и тесный строй деревьев, простирающих навстречу свои длинные, цепкие лапы!
Если забредешь в дебри Нормаркена ночью, то испытаешь невесть какие страхи. На каждом шагу там подстерегают опасности, рожденные вымыслом и действительностью.
Нет людей, ничего не боящихся. Храбрец, как и все люди, испытывает страх, однако он преодолевает его и смело идет навстречу опасности. Фритьоф и его младший брат в испуге шарахались от собственной тени. Александр даже всплакнул, когда из зарослей папоротника неожиданно выскочил лохматый черный зверь.
— Стыдно плакать! — прикрикнул Фритьоф, хотя сам изрядно струхнул, приняв Санга за волка. — Не будь плаксой! Ты не маленький, надо сдерживать себя.
Последние слова часто приходилось слышать от матери, и Фритьоф даже повторил их с той же суровой и одновременно нежной интонацией. Покровительственно взял он младшего брата за руку и повел навстречу грозным лесным призракам.
Брели они в полном молчании, долго. В темноте спотыкались, падали, а поднявшись на ноги, снова упорно продирались сквозь зеленые преграды. Не скоро выбрались из нормаркенской чащи. Когда, наконец, показалась усадьба Сторе-Френ, настала уже глубокая ночь.
— Что там за огоньки? — прошептал Александр. — Бон в роще и на берегу тоже… Бегают с фонарями. Что случилось?
— Нас ищут. Беспокоятся, думают, утонули… — мрачно откликнулся Фритьоф. — Ну и попадет нам!..
Мужество вовсе покинуло его, когда из темноты послышался голос матери:
— Вы ли это, дети? Где пропадали?
В семье Нансенов ложь считалась самым великим грехом: „Лгут только трусы. Говорите всегда правду!“ Потому на вопрос матери Фритьоф ответил без-обиняков:
— Ходили в долину Серке!
Наступило молчание. Теперь следовало ждать серьезного наказания. Но мать только промолвила:
— Вот удивительные дети! — И добавила задумчиво: — Особенно ты, Фритьоф…
Ни слова упрека! А в глазах матери стояли слезы… Через несколько дней фру Нансен поступила совсем неожиданно.
— Мальчики! — обратилась она к сыновьям. — Если хотите ловить рыбу в Нормаркене, идите. Мы так решили с отцом. Можете заночевать в хижине Оле Кнуба. Сегодня его жена приносила ягоды, говорит, в долине Серке ягод сколько угодно. А форель, клюет даже на муху.
Братья опешили, услышав эти слова. Родители, обычно державшие их в строгости, вдруг сами предлагают отправиться в дальний поход. Что-то тут неспроста! Видно, решили воспитывать на новый лад. Во всяком случае, мальчики не заставили себя уговаривать, живо собрались в путь.
Мать долго смотрела им вслед, и снова глаза ее затуманились, когда взгляд упал на старшего сына.
— Фритьоф… — тихо прошептала она. — Надежда моя…
С тех пор родители не стесняли свободы детей, особенно своего старшего сына.
Леса и горы вокруг усадьбы Сторе-Френ и зимой не теряли своей красоты. Природа просто сменяла свой легкий зеленый наряд на снежную шубу.
Едва полетели белые мухи — предвестницы грядущей зимы, Фритьоф вышел на городскую дорогу и стал караулить. Кого? Человека, который заронил мечту о великом мальчишеском счастье.
Старый типографщик всегда точно в одно 'время ходил к себе на работу. Караулить пришлось недолго. Едва показалась его высокая фигура и седая борода, Фритьоф бросился навстречу.
— Здравствуйте, господин Фабрициус!
— А-а-а, мой юный друг! Небось с поручением от господина Бальдура Нансена? Или фру Нансен что-нибудь просит для хозяйства захватить из города?
— Нет, господин Фабрициус! У меня личное дело.
— Личное? Ишь ты!.. Говори!
— Что же лыжи-то? А?
— Какие?
— Те, что вы обещали подарить.
— Ах, вот в чем дело! Получишь, получишь… Фабрициус, видно, спешил, и разговор оборвался.
Через несколько дней Фритьоф опять подкараулил его на дороге. И снова повторил свой вопрос:
— Что же лыжи?
— Получишь, получишь. Настойчивый, упорный ты, паренек! — рассмеялся Фабрициус. — Запомни: „Все приходит вовремя для тех, кто умеет ждать“.
Сверкающий белый полог уже плотно укутал землю, когда, наконец, свершилось то, о чем так мечталось. Однажды, только Фритьоф вернулся из школы, младшая сестра Ида радостно сообщила:
— Посылка тебе! Большая-большая… Длинная… Кажется, из Парижа…
— Выдумщица! Вечно сочиняешь всякие сказки… — Фритьоф даже рассердился на шутку сестры.
— Нет, правда. Вот за дверью!
Действительно, хотя не из Парижа, что для красного словца придумала фантазерка Ида, — за дверью, прислоненные к стене, стояли лыжи. Новые… Настоящие…
Как зачарованный Фритьоф глядел на предмет, казавшийся самым прекрасным из всего, что когда-либо делали человеческие руки. Долго не мог он оторвать взгляда от чудесного изделия из ясеневого дерева, покрытого блестящим лаком, с наведенными сверху красными и черными полосками.
Счастье душило его, слова застревали в горле. Схватив долгожданный подарок, он, как был, не одеваясь, без шапки выбежал из дому.
Вскоре на горе Хусебю, крутые склоны которой были доступны только самым отчаянным лыжникам, появился новичок, изумивший всех своей отвагой и ловкостью. Взобрался он на вершину горы, разбежался и прыгнул с высоты ее отвесного края-трамплина.
Нельзя было не залюбоваться вихревым полетом над снежною бездной! Но внизу лыжи зацепились за что-то, оторвались, а сам лыжник, продолжая полет, описал в воздухе дугу и ткнулся головой в глубокий сугроб.
Очевидцы решили: сломал парень шею. А он хоть бы что!. Выкарабкался из снежного плена и как ни в, чем не бывало опять полез на вершину горы. И снова повторил свой отчаянный прыжок.
Норвежские зимы морозные, снежные, долгие. Неудивительно, что Фритьоф, как большинство его сверстников, увлекался зимним спортом. И успехов. в том достиг выдающихся. Семнадцати лет он стал чемпионом Норвегии, а затем мира по скоростному бегу на коньках.
Лыжи принесли ему особенно большую спортивную славу. Двенадцать лет подряд побеждал он на соревнованиях в длительных лыжных переходах. Притом победы-то были не легкие: норвежские лыжники большие искусники!
Спорт не затмил других интересов юноши. А круг их был очень широк. Успешно закончил он среднюю школу и, выбирая дальнейший жизненный путь, даже несколько растерялся. Сначала чуть не избрал военное поприще. Потом решил изучать медицину. В конце концов занялся зоологией.
Что это — неуравновешенность? Нет, нисколько! Характер Нансена всегда отличался целеустремленностью, твердостью. Если вдуматься глубже, колебания его на пороге жизни не покажутся столь противоречивыми. Охотник в дремучих лесах Нормаркена, Фритьоф привык к походным лишениям и, понятно, отдал дань юным мечтам о военной славе. А любовь к природе породила стремление к естествознанию. Все это уживалось в одной душе, будя в ней противоборствующие силы.
Душевные борения, разумеется, разрешились не сразу, не просто. Для того потребовалось время и серьезные жизненные испытания.
| 
Сделать стартовой
Поставить закладку
Поиск по сайту
Карта сайта
Наши баннеры
Обратная связь
